Последний герой

Судьба писателя в России по определению тяжела. Виктор Петрович – круглый сирота, беспризорник, тяжело контуженный фронтовик, скиталец, мыкавшийся с Вологодчины в Сибирь, транзитом через Москву, доказал эту аксиому сполна. Доказал он и еще одну непреложную истину: русский писатель – человек, переплетенный корнями со скорбями своего народа, но рвущийся в поднебесье, где веет воздухом всех земных цивилизаций.

«Зовут в Москву, – поведал он мне в одном телефонном разговоре, – на сходку патриотов. Русь делить снова-здорово надумали. А я им: на кой хрен мне ваша дележка Руси, когда я сижу-читаю «Записки у изголовья» Сэй-Сенагон! А не пошли бы вы все!..»

Японская фрейлина, начертавшая тушью на листках пергамента свои любовные записки в Х веке, была Виктору Петровичу ближе старинных приятелей Белова и Распутина, рассуждавших, как бы им попровористее обустроить Россию. Баснословная переписка Астафьева с Эйдельманом, предвосхитившая Солженицынские «200 лет вместе», – быть может, главное, что было сказано о трагических отношениях русских и евреев в ХХ столетии. Сказано было – обоими – с предельной честностью и героизмом. Не зря – еще одно пронзительное воспоминание – фотографии Астафьева и Эйдельмана доселе стоят рядом за стеклом одной из книжных полок в московском доме Булата Окуджавы, родившегося неделей позже Астафьева, не знавшего в 40-х его лично и завидовавшего появившимся на свет в то самое утро, которое «красит нежным светом»...

Есть у Марлена Хуциева замечательный фильм «Был месяц май», многое разъясняющий в общности поколения, рожденного в 24–25-м годах, почти сплошь выбитого. Городские и деревенские пацаны, сыновья крестьян, рабочих и номенклатуры, были схожи в одном – идеализме, стремлении к той самой красоте, что «мир спасет».

«С возрастом жить труднее, думать тяжелее, – говорил Виктор Петрович в одном из последних интервью. – Завидую тем, которые пишут много, пишут хорошо, часто издаются. Порой меня захватывает желание, как сказал Вася Белов, «жить по упрощенной задаче». Но это ненадолго. Мне кажется, что у нас уже целое поколение, если не два, воспринимают наши рассказы о войне как какую-то сказку про Иванушку-дурачка. Быть может, мы недостаточно талантливы, быть может, недостаточно хорошо об этом пишем. Немца мы завалили не бомбами – кровью своей утопили. И победили, слава Богу. Но не дай Бог, чтоб еще одна такая победа к нам пришла».

Каждая книга Астафьева, будь то «Царь-рыба» или «Печальный детектив», проламывала брешь в стене умолчания о самом главном, насущном. Но пролом этот совершался не агрессивно, а любовно, хоть и занозы во все стороны торчали (вспомним: переписку с Эйдельманом спровоцировало словцо «жиденята» в «Печальном детективе»; но и сколько разного за словцом скрывалось!).

«Я всегда больше любил людей не тех, которые знают истину, а которые ищут ее, – говорил Виктор Петрович в том, одном из последних, интервью. – Мне довелось побывать у Гроба Господня в Иерусалиме. Я Его всегда представлял театрально, во многом благодаря фильмам, которые совершенно не перевариваю. В них правда киношная, а Правда и Вера – явления высшей силы, они рождаются вместе с человеком и существуют для него. Я бы хотел, чтобы каждый из нас имел Бога в душе и чтобы Он всегда был недоступным, и чтоб это стремление к чему-то, что нельзя потрогать руками, было высочайшим счастьем человека. Вот в этом направлении я всю жизнь и работал. Если б думал иначе, давно бы умер от безысходности. Трудно, конечно, будет нашим ребятишкам, но они должны выдюжить. Мы оставляем им в наследство разоренную землю, мертвые души, запутанный ум, но через утраты, большие потери, надеюсь, они прозреют. Нам надо только приучать их к труду: садить, а не рубить, подбирать, а не бросать – с этой малости начнут, тогда есть надежда...»

Астафьев – после Толстого, Чехова, Булгакова, Бабеля, Платонова, Гайдара и Венички Ерофеева (которых на дух не переносил, но чтил) – последний герой русской литературы ХХ века. За что мы его помним, почитаем и читаем.




Красноярский край готовится к юбилею Виктора Астафьева