20 тысяч долларов за 100 томов - столько сегодня стоит русская классика

Диляра Тасбулатова

Вчера случайно набрела на интересный лот: сто томов русской классики в кожаном переплете. Ого, думаю, кому-нибудь подарить особо культурному – ну, например, эмигранту, которого снедает тоска по родине. Вот, думаю, будет у кого-нибудь из американских друзей юбилей или годовщина свадьбы, скинемся и подарим, тысяч пятьдесят рублей, наверно, стоит, пятеро друзей как раз и скинутся.

Но когда я увидела цену, то ужаснулась: почти миллион двести, это ж почти 20 тысяч долларов, цена квартиры в Подмосковье, правда, дальнем. Мама мне говорит: это просто анекдот, то, что ты сейчас сказала про Подмосковье – типа бутылка коллекционного коньяка стоит квартиры бедняка или если Криштиану Роналду сломает себе ногу об задницу Джей Ло, то это будет ВВП Туркмении за год.

Ну ведь так и есть, думаю. Но одно дело коньяк и нога с задницей, а другое – русская классика. Бедный не купит, это понятно, но и ведь и богатый не купит. Тут подружка звонит, и я ей всё это рассказываю: дескать, как тебе тема для колонки? Ну, она и говорит: тема хорошая, ты просто не пиши, что продать всё это в принципе можно, у меня даже план есть. Дизайнер, говорит умная подружка, который будет новорусскому хату делать, скажет ему, что для культурненького интерьера надо эти сто томов купить – иначе никак. Просто, скажет дизайнер, интерьер не получится: будет буржуазно и без русской духовности, а все эти туески и деревянные скамейки, горшки эти да кабаньи головы, этот русский дух, как у Стерлигова, надоел, пошлость, да и только.

Ну я и пообещала подружке это её ноу-хау не озвучивать, а газету она не читает, ей некогда.

И вот сижу я и опять думаю: таких богатеев, которые имеют своих дизайнеров, которые к тому же захотят им впарить эти сто томов, может и не найтись даже для тиража в тысячу экземпляров. Мама мне опять-таки говорит, что себя бы пожалела, убогонькая, а не каких-то незнакомых мне издателей.

Но мне почему-то стало обидно. Сто томов, прекрасно изданных, в кожаном переплете и с золотым тиснением лучших книг лучших русских писателей – и могут сгнить на складе.

Что же это такое делается, товарищи. Неужели Интернет всем вам так затмил глаза, соцсети эти, ругань эта и картинки с котами, - и всё это вместо Пушкина, Александра нашего свет Сергеича. А ведь были времена, когда за Библиотеку Всемирной литературы, 200 томов, среди которых «всемирные» писатели, конечно, были, был даже Сервантес, но много было и Веры Пановой с Серафимовичем, - так вот, за это всё если не жизнь, то машину и даже квартиру таки отдавали. Тут мама мне опять говорит, что отдавать-то отдавали, но не чтобы прочитать, они эти книги и не раскрывали, - это была и валюта, и признак благополучия типа финского кухонного гарнитура или ковра на стене алматинской камвольной фабрики имени Абая.

Это, конечно, правда, хотя не совсем: знавала я одного фарцовщика, который приобрел эти 200 томов, отдав за них чуть ли не двести джинсов, потом просчитал всё, опечалился, хотел было всё назад возвернуть, но там его послали куда подальше, тем более джинсы уже ушли с молотка, и со злости сел читать, тщательно вымыв руки, чтобы не дай Бог не попортить такую драгоценность и аккуратно обернув газетой, суперобложку он откладывал – не дай Бог что случится, ещё надорвётся. Такие вот дела. И что же вы думаете, товарищи? Этот фарцовщик, как проститутки в русских романах 19 века, которым интеллигенты покупали швейную машинку, спасая их душу (но сами иногда и телом пользовались, по бартеру, не без того) – так вот, этот фарцовщик и беспощадный стяжатель не то чтобы прозрел и завязал, а стал таким, что ли, книгочеем. Звонил мне без конца и пересказывал прочитанное. Даже как-то учуял, что Панова все же не так интересно пишет, чем, скажем, Мачадо или Лорка.

Зато другому человеку, у которого был дядя то ли генерал, то ли в обкоме работал, натурально сломали жизнь этой золотой библиотекой. Этот тип вначале выменял свое книжное богатство на однушку, потом, подкопив, на двушку, потом купил уже что-то в Москве, потом расширился – и пошла писать губерния. Разбогатев, он подумал, что пора ему в Америку. Но Америка его не пустила и он зачем-то уехал в Доминикану, откуда пишет мне матерные письма, проклиная не меня, а этого дядю, который за каким-то хреном ему 30 лет назад или сорок устроил эту всемирку. И теперь, пишет он, сижу я тут как дурак среди чучмеков, ничего не делаю, ни по-каковски не говорю и скоро повешусь, вот те крест.

Вот видите, товарищи, как книги влияют на нашу жизнь, тем более в обстановке тотального дефицита. Тут мне опять мама говорит, которая всегда подглядывает за тем, что я пишу, что, мол, ничего, стало быть, не поменялось: и сейчас за сто томов можно взять квартиру, и тогда. А я ей отвечаю, что поменялось, и в корне: тогда эти 200 томов не достать было, а сейчас читай не хочу; сейчас никто ничего почти не читает, а тогда книги исправили этого фарцовщика, который раньше только про баб, Березку и чеки говорил, а потом стал мне по телефону Мачадо читать, а сейчас мне никто Мачадо не читает ни по телефону, ни так, а эти сто томов уже пылятся на складе где-нибудь в Шатуре, самовывоз.

В общем, я теперь думаю, перечитав написанное, что получилась какая-то странная колонка – в защиту типа дефицита, СССР и пр., как говорят иные, что, мол, какую страну просрали.

Это я к чему? А к тому, что если завтра объявить, что за книги будут сажать или просто изъять их из магазинов, то все бросятся читать и даже тайно друг другу передавать, как когда-то «Архипелаг ГУЛАГ» в обложке с названием «Таинственный остров». Я даже знаю человека, который на рынке, где книжками якобы менялись, попросил себе этот остров и ему его и дали. А он имел в виду ГУЛАГ, а не остров. И отдал ползарплаты.

Вот что нам нужно – опасность, чтобы всюду кагэбэ, чтобы в списках, на машинке отпечатанное десятым экземпляром, чтобы еле различать буквы: вот в чем наше упоение. И наша, так сказать, духовность, которой так завидуют на бездуховном Западе с ихним культом потребления и фундаментальными ценностями свободы, равенства и братства.