Божество по имени Майя

Диляра Тасбулатова

… Писать о Плисецкой немного рискованно: во-первых, это занятие, видимо, для балетных критиков, во-вторых, о ней все всё знают: семья (расстрелянный в 38-м отец, мать, отсидевшая «положенное» в концлагере, тетя, спасшая девочку от детдома, иначе бы век лишился бы своей примы); пару смешных скандалов (вроде как лже-дочь обнаружилась), противостояние с Григоровичем, счастливый брак с композитором Щедриным… Вот, собственно, и всё.

Объект для желтой прессы так себе, неинтересно. И слава Богу, что именно Плисецкая, не в пример какой-нибудь Волочковой, «не пиарилась» такими средствами: видимо, таланта хватало.

Ещё бы: в свое время, в годы холодной войны, в ней видели не воплощенное чудо пластики, богиню танца, а живое идеологическое оружие, доказательство превосходства одного строя над другим. Платили, правда, мало - 90 рублей (в месяц), столько стоили наши артисты, всемирно признанные, билеты на спектакли которых доходили и до тысячи долларов за место в партере. Всю выручку забирали, во время гастролей валюты меняли ничтожно мало – чем не крепостной театр.

Плисецкая сто раз могла уехать, сбежать, но не сделала этого, несмотря на то, что страна для нее ничего не сделала, это она сделала для страны всё. И не то что не сделала, а почти уничтожила, отец расстрелян, мать чудом осталась в живых после АЛЖИРа, Акмолинского лагеря жён изменников родины. Сейчас там, кстати, Мемориал, где упомянута и мать Майи Михайловны.

Так почему она не уехала? Вот отрывок из её воспоминаний:

"Балетные танцоры с тонущего корабля устремились в «райские кущи» западных компаний. Там платили зарплаты, на которые можно было существовать. Это «русское бегство» здорово подвинуло уровень профессионализма в балетных труппах Запада. Зазря там денег не платили. Надо было вкалывать и вкалывать, делиться опытом. Он вправду был очень полезен. Это стало как бы второй волной русской «балетной эмиграции». Первые отъезды были после «дягилевских» триумфов. Тогда русские фамилии в балете были в большой цене. И многие иностранные танцовщики брали себе русские псевдонимы. Они ощутимо помогали им в продвижении карьеры. Антон Долин, Тамара Туманова, Алиса Маркова, Лидия Соколова, Вера Зорина... По второй волне поначалу всё шло гладко. «Беглецов» принимали с распростёртыми объятиями. Но позднее спрос превысил предложение. И на мои рекомендации молодых танцовщиков в солидные западные театры я нередко слышала в ответ: у нас уже слишком много русских. И ещё сцена Большого , нечеловечески прекрасная сцена Большого тоже была одной из причин, почему я не осталась на Западе. Перетанцевала я во всех престижных театрах мира. Но такой удобной, самой удобной во всей Солнечной системе, во всем мироздании сцены, как в Большом, не было нигде!.. Когда перед выходом, стоя в кулисе, я каждый раз с ознобом радости ожидала свою музыку, своё антре, чувство ни с чем не сравнимого счастья разливалось по всему моему телу. Ещё три такта. Ещё два. Ещё один. Вот. Моя музыка. Ступаю на свою сцену… Она была для меня родным существом. Одушевлённым партнёром. Я разговаривала с ней. Благодарила её. Каждая дощечка, каждая щербинка была мной освоена, обтанцована. Сцена Большого вселяла в меня чувство защищённости, домашнего очага".

Я понимаю, что этот отрывок может быть воспринят в штыки, а Плисецкую, в духе новых веяний, могут причислить чуть ли не к агентам КГБ: получается, она осуждала, скажем, Барышникова, Нуриева или Годунова. Мне кажется, дело не в этом: она, вероятно, думала, что где родился, там и пригодился, и перемена участи была не для нее. Начинать сначала, добившись столь многого, было бы странно – и это можно понять. Ну и, возможно, именно она, воплощение аристократической элегантности и «несоветскости», на самом деле была советским человеком – причем, без отрицательного оттенка. Я таких людей знала и до сих пор знаю: вон Петя Багров, выдающийся архивист, международная фигура, до последнего сопротивлялся, не хотел уезжать – пока не вызвали на допрос. Тут масштаб личности неважен (предвижу недопонимание и упреки) - важно, что человека порой изгоняют с родины, философский пароход всё идет и идет, неостановимо, начиная с двадцатых…

Вообще когда говоришь о Плисецкой, так и тянет к стилю восторженных дамских придыханий: что-то вроде экзотического цветка, произросшего в дикой стране, среди чертополоха; гения, который одолел земное притяжение, существующего не благодаря, а вопреки; дара, который снисходит с небес; ну и все такое прочее.

Как это ни смешно, так оно и есть: любое преувеличение в отношении этой балерины будет правдой. Как пишут балетные критики:

«Обладая исключительно «певучим» телом, танцовщица поначалу увлекалась только пластической образностью, «говорила», хотя и очень красноречиво, но только своими линиями. В период творческой зрелости — это уже танцующая актриса, умеющая одними и теми же движениями классического танца рассказать о самом разном, как бы изменяя своё телесное естество изнутри, живя в роли и перевоплощаясь...»

Или, как припечатал один остроумец:

«У нас теперь есть несколько лебедей: лебедь гламурный – сияющий глазами Анастасии Волочковой, лебедь спортивный – бойко перебирающая пуантами Илзе Лиепы, лебедь мелодраматический – обученная Изабель Фокиной Юлия Малахина. Вот только второй Анны Павловой нет".

Почему же нет? Есть. Шедевр, поставленный Фокиным для Анны Павловой, сохранился благодаря Майе Плисецкой и Суламифи Мессерер, которая привнесла в фокинскую интерпретацию новые движения - специально для Майи. Плисецкая сама не помнила, сколько раз исполняла его – тридцать тысяч раз? Сорок? И всякий раз перед выходом на сцену смертельно боялась: уже увенчанная и признанная, официально первая балерина планеты.

Однако и у неё были проблемы: в 1990-м Григорович уволил её из Большого вместе с Владимиром Васильевым и Екатериной Максимовой, примами театра, а когда Карден создал для балета «Анна Каренина» десять 10 шедевральных костюмов, его имени даже не было на афише спектакля. Хорошо, что ему было плевать на это: он мечтал увидеть Майю в этих платьях, а славы ему и так хватало.