Дмитрий Плахов: "Наше дело военное ратное - триколором обтягивать цинк"

Сергей Алиханов

Дмитрий Плахов родился во Львове в 1972 году. Окончил Московский педагогический государственный университет.

Стихи публиковались в журналах: «Арион», «Современная поэзия», «Litera_Dnepr», «Сибирские огни», «Урал», в журнале «Лиterraтура» и во многих других Интернет-изданиях.

Автор поэтических сборников: «Черношвейка», «Tibi et igni», «Вымирание видов».

Творчество отмечено: Волошинской премией, премией имени Николая Гумилева «Заблудившийся трамвай», лауреат «Премии 12».

Член Союза писателей Москвы.

На поэтической «Премии 12», которая отличается особой тщательностью работы жюри, выставляющего оценки по трехзначной шкале, Дмитрий Плахов занял четвертое место среди почти тысячи поэтов! — сразу после наших авторов. — Михаила Свищева, Нади Делаланд и Даны Курской ( слайд-шоу https://www.facebook.com/alikhanov.ivanovich/videos/10220565224863583/).

Просодия Плахова так и искрится ложными противопоставлениями, антитезами, подметающими фальшь. Приливы и отливы — литораль — на прибрежном «клочке» житейского море-океана, аналог времени, стирающего по Бродскому «собственные следы». Смыслоутверждающий пафос, порой еще столь милый нашему пусть и меркнущему социалистическому сознанию, вчистую побежден в его стихах абсурдностью.

Колокол, который, вроде совсем еще недавно по ком-то звонил, сменился трелями залихватского колокольчика. Разлюли-малиновый веселенький звон знаменует только ухарское, навсегда разбитное катание:

и не то чтобы дело а так пустячок

ямщиковая песнь оседлав облучок

ту что в младости зычно орали

чем ты жив человече бобовый стручок

да пожухлый початок да тухлый рачок

на пустынном клочке литорали…

в эти годы командовал кто-то полком

или перья вострил раскаленным штыком

а теперь что обманутый дольщик

ты висишь между плинтусом и потолком

о гражданка судья подскажите по ком

заливается ваш колокольчик

Память поэта, хранящая, казалось бы, драгоценные детские воспоминания, в квази или в псевдо-жизненных обстоятельствах вдруг становится удручающей и лишней. И в голову эти воспоминания пролезли явочным порядком, причиняя только нестерпимую боль осознания и поэту, и его слушателю и читателю. Выступление Дмитрия Плахова на «ПРЕМИИ-12» - https://youtu.be/uKivvaYYRbw.

Часто давая названия стихов по латыни Дмитрий Плахов, как бы подчеркивает, что со времен Древнего Рима и суть вещей, и сущность человеческих взаимоотношений кардинально не изменились.

Вот из bifurcation (раздвоение):

сейчас и здесь а не тогда и там

азм есмь пин-код своей кредитной карты

так кто за мною ходит по пятам

и кажет кукиш из под школьной парты

так кто узнав секрет разрыв-травы

умалишенный с бритвою в деснице

в мансарду этой круглой головы

пролез сквозь обнаженные глазницы

та птица что над берегом реки

то дерево что непокорно корню

меня другим названьем нареки

я не был им я ничего не помню

В поэме за «Далью-даль» законченной в далеком 1963 году, Александр Твардовский посетовал: «Уже не баловал Калинин кремлевским чаем ходоков». С тех пор прошло-пролетело больше полувека. Тем не менее, люди продолжают верить, искать правды, хотя и без особых уже надежд. И всё стремятся в поисках правды «по христову делу ходоки».

Кто из Вятки топал, кто из Вычегды,

все как есть согбенные в плечах,

безо всякой обозримой выгоды,

только синь у каждого в очах.

Поэт и критик Дмитрий Артис пишет: «Накопленные цивилизацией знания представляются автору раковыми клетками, пожирающими ее изнутри. Расчетливый вызов у читателя эмоций равных животным инстинктам, вызывает рефлективную усмешку. Духовный мир приобретает черты математических формул... Сборник Дмитрия Плахова близок к самому бесполезному фильму о бесполезных людях, в котором бесполезная любовь приносит бесполезные плоды. Конечно, сжечь его надо, но прежде обязательно прочитайте»!

Игорь Белый критик, издатель и блогер, дает свою оценку творчеству поэта: «…тексты его… оказались совершенно замечательными - легкими, музыкальными и богатыми - и стали настоящим украшением… Он стал их писать гораздо лучше, найдя свой собственный неповторимый стиль. Почти каждая вещь его была осязаема, светилась и переливалась...

Я бы не сказал, что Плахов просто пишет стихи. У меня такое впечатление, что он их внезапно ощущает - будто у него есть какой-то особенный рецептор… в мире, где иногда попадаются мощные световые лучи, бьющие из земли. Только мы их не видим, а он видит. Такая вибрация реальности, непонятно откуда, непонятно куда...».

Болевой нерв поэзии Плахова натянут, как струна. Стихи тревожны, печальны, порой горестны. И все же предельная оптика поэтического взгляда порождает надежду. В подборку для «Новых Известий» автором были включены и поэмы, однако в формате нашей рубрики только стихи:

ТЕПЛОРОД

по дождливому граду пройдешь налегке

толерантный насквозь но с отверткой в руке

до табачной палатки

уместив в сантиметр погонной строки

тепловозов перервы ночные гудки

и газельи глаза азиатки

суетливо мелькают огни впереди

но паскудное чувство засело в груди

что тебя обокрали

что не выпить уже нам с тобою вдвоем

где пространству придали не смысл но объем

трубы хладные теплоцентрали

здесь обрящешь себя и найдешь поутру

весь скукожен и гол на холодном ветру

и подобен вороне

где метет по асфальту чужая метла

где застыл человек не дожив до тепла

на пустынном перроне

missa brevis

и не то чтобы дело а так пустячок

ямщиковая песнь оседлав облучок

ту что в младости зычно орали

чем ты жив человече бобовый стручок

да пожухлый початок да тухлый рачок

на пустынном клочке литорали

несмотря на пониженный гемоглобин

ты остался в краю кумачовых рябин

здесь танатос от эроса близко

здесь граничат боками париж и харбин

погруженные оба в глубины вагин

недвижимы как зрак василиска

в эти годы командовал кто-то полком

или перья вострил раскаленным штыком

а теперь что обманутый дольщик

ты висишь между плинтусом и потолком

о гражданка судья подскажите по ком

заливается ваш колокольчик

Total Recall

из тьмы из чрева метрополитена

ты выползал как червь

направо склад и радиоантенна

налево верфь

за ней громада домны и аорты

печных горнил

у блокпоста обрел проклятье хорды

засеменил

когда-то здесь фламингия летала

цвели поля

а ныне роща черного металла

и бурого угля

суставы переломанных конструкций

слои культур

колосья трансурановых настурций

ребристых арматур

любил людей но знал что канут в лету

и милый образ и чумной погост

сейчас поймать фламингию бы эту

да заглянуть под хвост

зачем марфуша вы смешали жанры

функциональный ряд

теперь ночами коченеют жабры

и щупальца горят

мнемоник пой события и даты

и кесарей последних имена

чу слышен гром то рвется терминатор

сквозь южный терминал

надежда есть что прошкворчит светило

до мартовских календ

фламингия какой здесь был тротила

эквивалент

bifurcation

не дерево которое растет

не птица что над деревом летает

но человек чей инструмент остер

в моем мозгу незримо обитает

не серафим из города саров

не святополк коварный и неробкий

а кто ж тогда обрел и стол и кров

в отдельно взятой черепной коробке

я помню все хоть это был не я

ходил мальчишкой на плотах в заречном

дробилась философская струя

о философский камень и о вечном

шептала мне вернее нет не мне

тому мальчонке я его не помню

он был кретин и при пустой луне

шептал слова одной кретинке полной

тетрадь моей исписана рукой

как я провел каникулы в толедо

в то лето я был в точности другой

но кто прочтет но кто поверит в это

сейчас и здесь а не тогда и там

азм есмь пин-код своей кредитной карты

так кто за мною ходит по пятам

и кажет кукиш из под школьной парты

так кто узнав секрет разрыв-травы

умалишенный с бритвою в деснице

в мансарду этой круглой головы

пролез сквозь обнаженные глазницы

та птица что над берегом реки

то дерево что непокорно корню

меня другим названьем нареки

я не был им я ничего не помню

Бустрофедон

Волосы у нее росли как водоросли,

сеятель вспоминал, самокрутку махря.

Вокруг полыхал оазис, вибрировал хор ослиц,

взыскующих Валаама.

В пыльном углу за простенком висела заря,

прекрасная как реклама.

Кто бросил тебя сюда, где свищет дыра градирни,

в это болото слов, не знающих плуга satora?

Пока ты лежишь голышом на вчерашнем дёрне,

ворон глодает кости старого элеватора.

Стоит ли Pater Noster в одежды рядить пандита,

молвил оратай, лицевой расправляя мускул.

Здесь вам не фригидная Афродита,

но Горгона Медуза в броске, в блеске её корпускул.

Вряд ли отыщется в это лицо заглянуть нахала,

разве Персей какой, Елисей или гений места.

Чье колесо космы водорослей перепахало?

Чьего резца эти статуи, бестии из асбеста?

Где, в конце концов, ваши смоквы, оливы, просо?

Где просодий ковчег, оцинкованный ящик?

Кто папиросой сможет выстрелить в рот матросу?

Только курящий.

Я ухожу, я голодный певец колесниц турусов.

Чем ты питаешься, кстати, пастух горгон?

Всякое. Крылья акрид. Словесный мусор.

Лингва. Суржик. Жаргон.

Vae victis

глотали полоний и стронций

у плоти земной на краю

потом вылезали на солнце

сырую погреть чешую

снаружи гремели литавры

военная плавилась медь

победу гуляли кентавры

и гарпии сеяли смерть

мы были теперь осторожны

влача побежденного крест

скрывал нас железнодорожный

от этих существ переезд

сплетались за насыпью рельсы

там цвел олеандр и лавр

и мацал округлые перси

кентаврихи пылкий кентавр

нимфетки сатиров любили

друг дружку лобзали в живот

а мы никого не любили

сидели в фейсбуке и вот

вся хтоника эта воскресла

под хвост забурилась шлеёй

и наши увядшие чресла

покрылись навек чешуёй

морфем ускользающей речи

держать за зубами невмочь

я был батальонный разведчик

а ты капитанская дочь

Ante bellum

ты помнишь как пылал напалм

в обсидиане

когда мокрец на нас напал

и марсиане

что обнажила ты тогда

и что воспела

когда зернистая вода

в реке кипела

был нам надежды призрак дан

и символ веры

бежать за дон за иордан

за холм венеры

за поле ржи за гаражи

везде чужие

куда бежать 4-G

скажи скажи ей

я был червленым казаком

а после падаль

а ты ласкала языком

хрусталь айпада

я помню как рубил с плеча

колено гада

гори гори моя свеча

моя лампада

когда потрескалась слюда

по-вдоль хайвея

никто из нас не наблюдал

благоговея

как сбросив черные лучи

в листвянник палый

треножник воспылал в ночи

и впрямь трехпалый

southeast

было весело как было весело

это был восхитительный бой

пузырится кровавое месиво

купол неба над ним голубой

помнит глаз перспективы отрадные

на броне командиры отцы

наше дело военное ратное

триколором обтягивать цинк

принимай под погрузку двухсотые

по мощам и елей и почет

вперемешку с донецкой босотою

здесь лежит орудийный расчет

благодати христовой взыскатели

ипотечники и алкаши

ты о них помолись богоматери

и отцу пару строк напиши

на торце обожженными пальцами

раскрошив антрацит уголек

мой дружок что погиб под дебальцево

мой браток что под горловкой лег

last fight

я вышел из лесу был сильный мороз

сказал атаман и заплакал

мы в кружку налили ему купорос

а после задраили клапан

всем стало понятно какого рожна

мы служим в крылатой пехоте

что нежная ночь ни хрена не южна

и боекомплект на исходе

потом есаула убило ядром

нам новые вводные дали

по-вдоль терминала пройти космодром

а там телепорт и медали

топограф нетрезвый прокладывал путь

от трассеров небо пестрело

мы приняли все купороса на грудь

и кубарем в сектор обстрела

меня зацепило пониже плеча

раздвинуло бронепластины

а что там хорунжий бессвязно кричал

не слышали мы и прости нам

обидно что до телепорта рукой

до плазменной этой ватрушки

опять же напрасно старушка домой

и некому будет старушке

Pater Noster

стало людишек много мой друг петроний

фабий сказал досылая патрон в патронник

утро трубило птицами пахло пижмой

фабий петроний оптика третий лишний

ныне помилуй и присно небесный отче

у артобъекта сутулится артнаводчик

были в полях хлеба да побило градом

тучи над городом встали над вертоградом

весь не умру ну а если и весь умри я

хлебом насущным взойду иисус мария

только очисти над нами небесный купол

фабий петроний горловка мариуполь

height

раствори бирюзовые дали

в акварели окна

сколько всякой херни повидали

сколько съели говна

сколько соли насыпали в раны

наберется на пуд

где теперь эти дальние страны

да и гитлер капут

мы с тобою из мотопехоты

в полымя из огня

я не помню откуда и кто ты

ты не помнишь меня

вроде звать тебя кажется саша

вроде были друзья

ничего что сапог просит каши

нам без каши нельзя

нам с тобою все было едино

не в окошко так в дверь

а зовут тебя кажется дима

но теперь но теперь

мы лежим наискось от проселка

где кусты не густы

у не помню какого поселка

у какой высоты

iberum arbitrium

воротясь домой через года

позабыл чему семья и школа

миновал витые провода

ров расстрельный где черна вода

КПП и рёбра частокола

для порядка флагом по губам

погранец не глядя клацнул визу

ностальжи по ягодам-грибам

а любовь к отеческим гробам

карацупой подползает снизу

чувствам тесно здравствуй отчий край

не поверишь я скучал украдкой

журавлиный клин вороний грай

дастархан и караван сарай

и медведь с гармоникой трёхрядкой

приобресть всё так же можно здесь

по церковным праздникам папайю

авокадо был да вышел весь

и воскликнув боже даждь нам днесь

разорвать посадочный в патайю

должникам прощаем яко мы

божий храм дворец ли он изба ли

искушай незрелые умы

нищих духом от пустой сумы

от тюрьмы телесной нас избави

громоздятся моногорода

сплетены единой пуповиной

здесь югра тыва и кабарда

золото-валютная орда

и москва как девушка невинна

терема растут среди дерьма

конвоиры выглядят матёро

град земной небесная тюрьма

там клубится тьма и дышит тьма

как дыра в грудине гренадёра

axis opticum

в оливковой роще вакханка

героя мошну опростав

резвится нагая нахалка

приятно округла в местах

не столь отдаленных а воин

присягу презрев и устав

вакханкою в целом доволен

от шалостей впрочем устав

зачем я мальчононька тощий

душою и телом незрел

все эти соития в роще

в бинокль армейский узрел

зачем как последняя тля я

зрачком к окуляру приник

с опаской себя представляя

на месте любого из них

салага я был и невротик

не жаловал с детства овал

а он ее именно в ротик

и в носик потом целовал

в итоге еще и анально

воитель вакханку познал

и то и другое нормально

когда позволяет казна

я видел как рушились царства

я щупал тщедушных коров

чуму саранчу и мытарства

иные терпел мой народ

там оводы мухи и слепни

сбивали бинокль с оси

волшебная призма ослепни

вакханка и ты не соси

веселый молочник

молочник лишь молочницу любил

была она агафья был он нил

не в честь реки египетской но все же

своим стадам не худший фараон

гонял коров на бывший полигон

ракетных войск о сохрани нас боже

молочник пьет сухое молоко

доносит благовесты с колоко-

льни льни ко мне развратной теплой сукой

но нет не льнет подойником гремит

покорна мужней воле как гранит

и полон глаз терпением и скукой

молочник спит молочник видит сон

его жена и фельдшер паркинсон

погрязли в безднах похоти и свинства

невыносимо хочется кричать

но на устах сургучная печать

неумолима словно сфинктер сфинкса

молочник весел потому что пьян

его друзья кузьма и валерьян

клонят ланиты к овощным салатам

они в неравной битве сражены

не водкой но красой его жены

и мир над ними неделим как атом

vis legibus est inimica

ты был инфант от инфантерии

гиперборейского царя

войска тебе не слишком верили

но опасались и не зря

поскольку мастер децимации

и шестимесячной губы

ты применял их вариации

с неотвратимостью судьбы

зато окоп лихого профиля

и хоть победа не близка

склады ломятся от картофеля

дрожжей и сахара песка

бывало вылезешь из бункера

где самогонный аппарат

и щуря глаз косые буркала

сподобишь принимать парад

вот с булавами ходят гетманы

у всех обрита голова

вот масса гетов с массагетами

несут ракету булава

вот скифы плотными колоннами

какая выучка и стать

теснятся плитами бетонными

и негде персику упасть

вот площадь полнится монголами

они лелеют обрусев

не лошадей брюшины голые

но жадный гаубичный зев

и штатским не понять проверено

кто этой доли не вкусил

проехать на кауром мерине

среди вооруженных сил

что как протоны с электронами

зажаты в атомной горсти

ты салютуешь эспадроном им

свое последнее прости

сумма квадратов катетов

нарисуй себя гуашью

а меня карандашом

как на татлинскую башню

мы залезли голышом

над клубящейся метелью

обращенные вовне

дело кончится постелью

есть предчувствие во мне

ах мадам какая жалость

ах пардон муа мсье

вот вам жимолости малость

вот мешочек монпансье

пусть объял смертельный холод

этот город на реке

мы с тобою серп и молот

в человеческой руке

на морозе на просторе

выдыхая пар усни

вот река впадает в море

вот по морю парусник

это легкий чайный клипер

с андаманских островов

и у шкипера не триппер

он практически здоров

над верхушкой острой мачты

пролетает самолет

если хочешь плакать плачь но

слезы холодны как лед

самолет расчертит небо

легким росчерком пера

мы с тобою крошки хлеба

в бороде у шкипера

Presentiment

как шалые звезды мерцают в небесном ковше

когтистая музыка нынче - скребет по душе

бемоли бекары лекала канцон и кантат

кимвалом бряцая с пришельцем пророчат контакт

на пыльных тропинках далеких и близких планет

я плотью нанизан на нотного стана скелет

мембраной касаясь пространства симфоний и фуг

в них чувствуя мощь ускорителей и центрифуг

пугающий гул и рожденный вибрацией визг

терзает летящий во тьме то ли шар то ли диск

поскольку прочитан уже непреложный вердикт

и космос холодный на теплую землю глядит

виновен скрепивший в один убедительный ряд

щербатые звезды морские и звезды плеяд

не шилка не нерчинск но страшный обещанный суд

шагнул за пределы а там лишь тоскливый абсурд

я космос открытый рукой дерзновенной держал

посланец земли а не просто одной из держав

я неба рогожу титановым резал ножом

я умер ионным потоком в живот поражен

Singultus

утро приходит как вор что подошвы правит

острою бритвой и после не хрустнет гравий

крики гортензий в саду флоксов икота

не потревожат покамест иакова и федота

друга обряще вотще на сыром плаще

как дионис в плюще

утром нефритовый кролик приносит блюдце

с розовым чаем и губы его смеются

будет федот щетины лишен а иаков пейсов

крокусов рыжий пожар лед эдельвейсов

сопровождает неспешный их cup of tea

в утренней мякоти

полдень ворует тени и выси горни

страхом объятые травы пускают корни

время тягучее липкая струйка пота

вот переходит икота с якова на федота

после помедлив чуток снова на якова

после – на всякого

вот никодим что смотрел на работе порно

гулко икает и кровь орошает горло

вот венедикта икота скрутила рогом

давеча лгал он и клялся при этом богом

прочие все кого страшный конец постиг

делали глупости

боже мой святый крепкий плечистый бравый

знает что делает левой и то что правой

минет ли чаша сия то моя ль забота

так возглашает иаков и бьет по лицу федота

нет не твоя прерывает федот иакова

и об колено шмяк его

Ихтиомахия

посв. Лотте Гесс

длилась ночь но ты ни разу не сменила позы

отступала гроза в воздухе искрил озон

лишь забрезжило внезапно бронзовые стрекозы

зависли образовав над заводью защитный зонт

за горизонтом громоздились влажные глыбы

мертвые не имут сраму казалось мне

я тогда заглянул под воду там две крупные рыбы

плавниками срастались и становились вдвойне

крупней а потом расцеплялись сходились по новой

изгибались подковой будто гимнасты к хвосту головой

как враги как любовники как валет бубновый

трепеща соприкасались линией боковой

целовали жабры шептали используя стиль высокий

я тогда подумал - к чему такая игра

а затем исчезли и на листах осоки

переливаясь дрожала серебристая их икра

Ходоки

В зипунах худых китайской выкройки,

из далёких сел, из-за Оки,

пешим ходом шли Замкадья выживки,

по христову делу ходоки.

Кто из Вятки топал, кто из Вычегды,

все как есть согбенные в плечах,

безо всякой обозримой выгоды,

только синь у каждого в очах.

Раньше были блюминги и домны их,

широка страна моя родна...

А теперь бредут они бездомные,

и на всех судьбинушка одна.

Я влачусь меж них, исполнен бдением,

как душа распахнута мотня,

опереж болотным привидением

привалилась баба у плетня.

Приспустила до коленок дольчики,

что за тело белое у ей!

Дольщики, обманутые дольщики,

синеокой Родины моей.

***

граждане бойцы красные альбатросы революции

так говорил комиссар горяча коня

расстилались туманы белым пятном поллюции

и топорщилось небо над нами как мятая простыня

опосля развиднелось чернели трупы на поле голом

что твои снопы перевязанные посредь

но кричал комиссар и сжигал нам сердца глаголом

и горячее олово слов его превращалось в медь

а потом бронзовели мы в горельефах станций

в городах подземных выставлены на показ

и глазели на нас изумленные иностранцы

фотовспышкой альцгеймерной сквозь объективы глаз

золотой петух раскаленная морда псинья

давит грудь удавка винтовочного ремня

не проси за меня дорогая моя аксинья

не проси за меня

dona Magi

диоген переплыл байкал в омулевой бочке

но увидев огни иркутска пошел на север

он решил достигнуть евклидовой крайней точки

и обрушить сервер

только чуть обсох и опять ангара по грудь

у истоков лены в горах повстречал доцента

от него узнал где структуры АО «Росртуть»

строят дата-центр

вправо влево глянь всё графические полигоны

счёт-фактуры реальности выпуклы и слоисты

в кабинетах хрустальные сисадмины-дроны

терракотовые программисты

тешут гостя коленями и локтями

эвенкийские девы раскосые без прелюдий

телеса небес напластованными ломтями

подают на блюде

отрекись подношений ладана смирны злата

будь закрыта хламидой менада или монада

не ведись диоген не своди очей с циферблата

не ведись не надо

затуши фонарь отыщи ярангу из красной ртути

неприметный вход прореха в монтажной пене

тишина внутри и в яслях младенец трутень

вот туда тебе диогене

introduction

что-то зиждется на чем-то

нить цепляется за нить

промежуток или щёлка

здесь имеет место быть

вот катушка вот бобина

вот небритая рука

и приклад от карабина

и пружинка ДНК

вот витийствует с экрана

бородатый травести

вышел месяц из тумана

в кулачке его блестит

что-то в мире происходит

мамин папа будет рад

старый друг ко мне не ходит

я укроп он колорад

пароход уперся в берег

капитан кричит вперед

я вчера болел за терек

мой дружок наоборот

был приказ ему на запад

а хотелось на восток

ты лети на крови запах

семицветик лепесток

если вдруг со службы срочной

друг мой не воротится

ты расшей ему сорочку

дева богородица

бытие

я видел так внизу была вода

а между ней и верхнею водою

земная твердь кремнистая гряда

вставала созерцаемая мною

топорщилась и морщилась земля

мела метель в любой предел ея

как водится была метель бела

но чудилась кремнистая полоска

где эта боль которая была

ни эха от нее ни отголоска

я выпил сто потом еще полста

земля была безвидна и пуста

метель мела как должно ей мести

был путь кремнист и временами млечен

но таймер я еще не запустил

в безвременье я был увековечен

какой лемносский бог меня сковал

я не был здесь я не существовал

мой дух мятежный над собраньем вод

над бездною кромешною носился

мела метель и гулкий небосвод

на совесть и на зависть уродился

открылась бездна звезд и впрямь полна

ни счета им и бездне нету дна

Cancer carsus II

где вервие поддерживает тын

где ехал хмурый через реку грека

тебе цена в базарный день алтын

мой одинокий голос человека

прогнивший остов сумрачный причал

гуляет ветер меж дырявых крыш но

мой голос здесь во славе не звучал

руин среди его совсем не слышно

но слышен шепот будто из воды

я рак речной и здесь перезимую

зыбуч песок и не хранит следы

не то душа хранит любовь земную

сегодня ночь безлунна как на грех

лишь над волной звезда семиконечна

примкнуть штыки грядет рекою грек

не русла вдоль но поперек конечно

Киносеанс на борту Летучего голландца

линией конвергенции подобно изношенной бригантине

мы шли незамечены береговым радаром

все это было в старой кинокартине

снятой лукино висконти или жаном люком годаром

или пырьевым гением причинного места

этот бы мог раскрасить любой монохром

хромотой хромакея тем временем с зюйд-зюйд-веста

гроза надвигается сверкают молнии гремит гром

но на берег сей не ступит душа и тело

чтоб усов вомбата вкусить и коал герметик подвздошных сум

заповедна для нас инкогнита эта терра

как сказал бы иосиф инкогнито эрго сум

моя любовница-кинорежиссёр утверждала

синема это танец визуализированных фонем

где ты теперь анастейша

смерть где твоё жало

обесточена радиоточка нет ответа динамик нем

шелк

за северной башней династии сунь

где виза потребна для въезда

сакральная корсунь а может корсунь

и далее волглая бездна

мой предок почтенный возил туда шелк

но встретил псоглавцев таможенный полк

и участь его неизвестна

читатель пытливый подумает чья

шелков ли торговца полка ли

глаголы поэта что речи ручья

чьи хладные воды лакали

потомки атиллы и северной мглы

сердца из хитина но длани теплы

от властной такой вертикали

коль скоро отчизна тебе гуандун

в мошонке пылает конфуций

тут каждый второй самогонщик колдун

зато не обрезан препуций

расти шелкопряда вкушая байцзю

дозволь мне подруга я в землю вонзю

свой стебель прозрачный и куцый

мы после обмоем потерю бойца

что стягом обернут атласным

он яблочко песню пропел до конца

но жертва его не напрасна

ликуют псоглавцы но здесь вам не тут

стальной шелкопряд громоздится на тут

и шелк орошается красным

sententia

время неровно поделенное на отрезки

покрывает старателя золотым песком

колчеданом и кобальтом в репродукторе анне вески

дышит северным морем телом пульсирует виском

молнии блещут и сталь стамески

им отвечает внезапным отблеском

что ваяет ваятель не крест ли

нет скорее подобие пи эр квадрата

так утверждает сидящий в ажурном кресле

тонкий знаток кубизма с лицом кастрата

всё чин по чину шеврон кобура на чресле

камень дрожит в основании зиккурата

говорят что где-то за лобней дымит кальдера

а под городом нашим карстовая каверна

там во мгле живет любовница вице-мэра

боевая гетера пьяная как мадера

помню в детстве я более прочих ценил жюль верна

а еще вольтера

я любитель орально вкушать замшелые их глаголы

городить лупанарий на месте волчьего логова

я простой учитель районной начальной школы

мне к восьми тридцати на работу по хладным глыбам

в среднем ухе шум и шерсть на загривке дыбом

будто в спину уперся взгляд космонавта волкова

* * *

Н. Осташевой

собираешь в вересковой тиши,

фиолетовые карандаши,

тростниковые трели,

разменяв несчётную сотню лет,

на ультрамариновый фиолет.

мы стояли, смотрели.

где камыш озёрный стоит стеной,

Ланселот Озёрный идёт войной

на болотных гадов,

он сегодня вдруг стал с тобою груб,

улыбалась ты уголками губ,

больше и не надо.

но камыш смыкает свои ряды,

проступают капли твоей беды,

словно капли пота.

Ланселот в неравном сражён бою,

он смертельно ранен, ему каюк,

на краю болота.

покидая топкие берега,

ты узнала, что имя тебе — река,

а судьба — струиться.

это было столько секунд назад,

сколько раз моргают за жизнь глаза

у болотной птицы.

собираешь в вересковой тиши,

фиолетовые карандаши,

тростниковые трели,

разменяв несчётную сотню лет,

на ультрамариновый фиолет.

мы стояли, смот