Евгений Лесин: "Такой бы твари веслом по харе. Их слишком много на нашем шаре."

Евгений Лесин родился в 1965 году в Москве. Он автор книг с красноречивыми названиями - "Записки из похмелья", " Русские вопли", "По кабакам и мирам", "Недобор" , "По ленинградским кабакам", "В философском автозаке", "И немедленно выпил", "Мы идем бухать бухло". Награжден премиями «Нонконформизм-2010 », «Звёздный фаллос», альманаха «Кольцо А», журнала «Дети Ра», еженедельника «Поэтоград», Международного фестиваля фестивалей «ЛиФФт». С 1995 года работал в газете « Книжное обозрение, с 2002 года — редактор литературного приложения к «Независимой газете» «Ex libris». Член Союза писателей Москвы, Русского "Пен-клуба"...

Вот уже прошло-пролетело 18 лет - как раз на столько я старше Евгения Лесина, с тех пор как мне довелось работать под его началом, как сейчас говорят, в качестве фрилансера в газете “Книжное обозрение”.

Хотя, конечно, никакой свободы выбора у меня не было - книги, которые рецензировал, каждую неделю я получал прямо из рук Евгения Лесина, редактора отдела этой газеты. Обычно статья нужна была срочно в номер, порой скан обложки я отправлял в редакцию по телефонному тогда интернету - это занимало порой пару часов - быстрее было приехать в редакцию, которая располагалась недалеко от Савеловского вокзала.

В основном мной рецензировались детективы типа “Убить футболиста”. Но иногда это были книги Нины Воронель - и именно благодаря рецензиям я познакомился и с ней, и с её мужем - выдающимся физиком и публицистом Александром Воронелем.

Отрецензировал я и воспоминания Михаила Ромма “Как в кино” - эту книгу мне подарили на стенде издательства на “Книжной ярмарке” на ВДНХ, и рецензию Евгений Лесин все равно опубликовал.

Однажды я очень затянул работу - о книге Ольги Андреевой-Карлайл “Возвращение в тайный круг” я писал полгода, и вместо рецензии у меня получилась большая статья.

Ни на что не надеясь, я принес её Евгению Лесину, он прочел и опубликовал статью на первой полосе! Именно благодаря этой статье я познакомился потом с автором - внучкой Леонида Андреева, и был у нее в гостях в Сан-Франциско и прочел эту статью - по её просьбе - ей вслух.

Евгений Лесин - когда бы я ни появился в редакции, всегда был на своем рабочем месте. Его профессиональное, умелое и деликатно-настойчивое управление литературным процессом, его обязательность, - в силу взаимосвязанности всего сущего и случайного хода вещей, потом открывала его сотрудникам - как и Вашему покорному слуге - возможность прикоснуться к самой истории русской литературы.

Разумеется, и в качестве подчиненного, и просто читателя меня всегда увлекало творчество поэта Лесина. Стихи его интересно, а главное - весело читать!

Даже само появление Евгения Лесина на сцене перед микрофоном слушатели встречают веселым смехом.

Еще со времен Ивана Баркова - который почти на сто лет старше Пушкина - запрещалось и преследовалось лексика, и чрезмерная откровенность, которые нарушают, так сказать, общественную чопорность.

В советское время в поэзии преследовалось уже все, что не вписывалось в соцреализм. И поэты Лианозовской школы - прямые предшественники Евгения Лесина - даже свое название получили благодаря оперативным разработкам КГБ.

Разумеется, были запрещены и поэты-примитивисты, тем не менее “спецстихи” Владилена Гаврильчика ( с ним я познакомился зимой 1982 года - тогда он ходил по Москве в калошах на босу ногу в мороз! - сейчас ему 87 лет) , я читал завсегдатаям и партнерам бильярдной ЦДЛ, чтобы сбить их с толку:

“КАК-ТО БУДУЧИ С ПОХМЕЛЬЯ

И НЕМНОЖКО УТОМЛЕН,

Я ОТПРАВИЛСЯ В АПТЕКУ

ПОКУПАТЬ ПИРАМИДОН”

или

"Я ПО НЕВСКОМУ ГУЛЯЛСЯ

С МАЙНЕ СПАНИЭЛЬ ТУЗИК,

В АТМОСФЕРЕ РАЗДАВАЛСЯ

РАДИОМУЗИК"

Обычная, кондовая прозаическая литература отличается от поэзии, да и от журналистики величиной паузы между событием и информационным откликом на него.

Отечественную войну 1812 года русские читатели представляют картинами романа “Война и мир”, написанного Львом Николаевичем Толстым 60 лет спустя.

Поэзия гораздо более приспособлена к немедленному отклику - “На смерть поэта”, “Мы живем, под собою не чуя страны”, “Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…” - написаны непосредственно в момент происходивших тогда событий.

Недаром Император Николай Первый, лично просматривая все бумаги декабристов, немедленно рвал сам, и повелел в дальнейшем сразу уничтожать все “крамольные” стихи - опасаясь их воздействия, в случае случайного распространения, на читающее общество.

Евгений же Лесин не делает пауз.

Поэт не дожидается, не подыскивает для написания стихотворения “исключительного повода”, как советовал когда-то Александр Межиров.

Евгений Лесин сразу откликается стихами на собственную, и на нашу жизнь - на такую, какая она есть на самом деле.

“Когда б вы знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда”, обмолвилась Ахматова.

Да пусть и из полной лажи!

А за поводом у Евгения Лесина дело не станет.

Главное же стихи Евгения Лесина приходят из жизни, опять возвращаются в нашу жизнь, и становятся её неотъемлемой частью.

Программное

К.Р.

Федеральная трасса. КамАЗы

И комбайны, везущие сеялки.

А навстречу могучие КрАЗы

И комбайны, везущие веялки.

Поселяне. Большая дорога,

Свечку ставь, что тебя не зарезали.

И гаишник в одежде Ван-Гога —

Жаль, что ухо ему не отрезали.

Ну и т.д.

***

Брела Россия по Москве,

И возле "Авиамоторной"

Замкнуло что-то в голове

У нашей Родины упорной.

Вчера лишь кончилась зима,

Стоит Россия на морозе.

- Дай кличку, что ли, мне, Тюрьма,

-Так у Тюрьмы Россия просит.

Молчит тюрьма,

Тюрьма молчит.

Страна ее не понимает.

И, позабыв про всякий стыд,

Тюрьму Лефортово сметает.

Идет Россия, но пока

Она еще почти спокойна.

Ни слова ей Москва-река

Не говорит, хоть бесконвойна.

Молчит Река, пока ее

Россия пьет. Молчат, вздыхая

Домов тряпье, дворов литье,

Молчит глухая мостовая.

Молчит разбитый "Детский мир".

Лишенный калорийных булок,

Забыв дюшесы и пломбир,

Молчит Последний переулок.

И Кремль расстрелянный молчит.

И неживая Моховая.

У псов бездомных злобный вид,

Но все равно не слышно лая.

Молчит Садовое кольцо,

Ни звука от Замоскворечья.

Свое усталое лицо

Не оскверняет город речью.

Когда-то люди жили здесь

И даже были хлебосольны.

Теперь повымер город весь,

Зато молчит и все довольны.

Молчит убитый город мой,

Он не пороховая бочка.

Какая разница - в траве

Лежать и гнить или в бархане?

Бредет Россия по Москве,

Как гастарбайтер из Назрани.

* * *

Памяти АНЩ

Болит спина. Замучили поэты.

Москва, литература — ну ее.

Одни уходят с шумом из газеты,

Другие тихо — и в небытие.

А я иду и верю в силу слов,

Как критик и поэт А.Н. Щуплов.

Программное-2

К. Р.

Люблю Москву я поздним летом,

Когда «выгуливать» машины

Везут по стареньким проспектам

И переулочкам мужчины.

Воскресный город им приятен,

Зовет к себе воспоминанья.

Он чист, уютен и опрятен,

Стоят на набережной зданья.

И мужички сидят по трое,

С утра беззлобно выпивая.

Москва пока еще не Троя,

Москва пока еще живая.

* * *

Все уничтожено злым ворогом.

А ведь у нас была с тобою

Москва-столица — еще городом.

Москва-река — еще рекою.

Не задыхалась под кадилами

И новорусскими крестами.

И МКАД пешком переходили мы,

И речку вплавь переплывали.

Вольготно девочкам и мальчикам

Тут раньше было вечерами.

Теперь же — головы купальщикам

Буржуи режут катерами.

* * *

Майка белая, лифчик цветочками.

Телефон пожурчал и зачах.

И четыре бретельки цепочками

На больших загорелых плечах.

Брюки белые, длинные, грязные.

До ширинки висят телеса.

Да, мне нравятся девочки разные,

Но порою вкусней колбаса.

* * *

Догадал черт родиться с душой

И талантом в России — вот жалость.

Нам казалось, что все хорошо,

Оказалось, что только казалось.

* * *

Я не вру, а сочиняю,

Да и то лишь иногда.

Даже если уезжаю

В неживые города,

Все равно вернусь поближе

К малой родине своей.

Вот и море пятки лижет,

Но оно мне как музей.

А живу я не в музее.

Не живу в музее я.

Я еще не в мавзолее,

Я живой еще, друзья.

Не могу я править балом.

Мне дожить бы до седин.

Ведь таких, как вы — навалом.

А вот я у вас один.

* * *

Мы живем на бумаге и

Умираем в траве.

Рвутся комики в трагики,

Как фашисты к Москве.

По дороге единственной

Мир летит под откос.

И повсюду воинственно

Торжествует серьез.

И отмерено каждому,

Все мы под колпаком.

Только я лишь согражданам

Улыбаюсь тайком.

* * *

А.М.

Скучают Ленинские горы,

Покрыта листьями трава.

Под метромост втекает гордо

Моя река, моя Москва.

Сиди, товарищ, и не сетуй,

Ведь я пока еще живу.

Впадает старенькая Сетунь

Сквозь камни в старую Москву.

* * *

Солнце светит, снег лежит

На траве зеленой.

Ковыляет инвалид

Неопохмеленный.

Шаг, другой и вот уже

Вышел к магазину.

Снег лежит на гараже,

Солнце греет спину.

Пес на солнышке блажит -

Ничего не нужно.

Солнце светит, снег лежит,

Я иду на службу.

Пока надежная солома

Нам не подстелена везде,

Я буду пить один и дома,

И мирно нежиться в гнезде.

А ты гуляй себе по шпалам,

А я не буду гнать волну.

Огромной мир под одеялом

Заменит целую страну.

Специалист подобен флюсу

И вечно лезет через край.

Не доверяй чужому вкусу,

Да и себе не доверяй.

* * *

А.Г.

Летом так и тянет вдоль реки.

Там, где одуванчиков парад.

Желтые убрали парики,

Белые надели и стоят.

Под любым кустом и дом и стол.

Речка, переезд и все свои.

Яблоневый сад уже отцвел

И вовсю запели соловьи.

Соревнуясь, кто же победит —

Ты на бабах или на бобах.

Голубятня старая скрипит.

И сидят вороны на столбах.

* * *

Если ты, скотина, за рулем,

Уступи, паскуда, место даме,

Что ведет трамвай.

Ну а потом

Сдохни, гад,

животное с правами.

Что ж вы загудели на меня?

Я ж по тротуару, блин, шагаю.

Наглая тупая шоферня

Снова не дает пути трамваю.

Жирная вонючка за рулем,

Сгинь быстрее, больше не могу я.

Мы чужие в городе родном,

Дай тебя, трамвайчик, расцелую.

* * *

Чекист выходит из подъезда.

А мы сидим у гастронома.

Мы не нашли другого места.

И не искали.

Так знакома

Картина: водочка, закуска.

И сверху небо голубое.

Чекисту грустно, очень грустно.

Сам виноват: не будь гебнею.

* * *

Стоят машины на тротуаре.

В них каждой твари сидит по паре.

Такой бы твари веслом по харе.

Их слишком много на нашем шаре.

Одна лишь радость у пешехода.

У них там пробки, а мне свобода.

Ни светофора, ни перехода

Уже не надо. Адью, уроды.

* * *

Из окон корочкой несет поджаристой.

Котлетки стряпаю и куличи.

Ведь здесь парковки нет,

а им — пожалуйста.

Погрейтесь, милые,

в моей печи.

Иду по городу я с монтировочкой,

Крушу фольксвагены и БМВ.

На тротуаре встал?

Привет, страховочка.

А то разъездились

тут по Москве.

* * *

Лето, день, бутылка кваса,

Водка, курица и лук.

Воробьи воруют мясо

Прямо из дрожащих рук.

Две конфетки, две котлетки,

Речка, яблоневый сад.

Соловей орет на ветке:

Соловьиху хочет, гад.

Надрываются пичуги.

Что ни ветка, то нахал.

Кыш отсюда, сволочуги —

Царь природы забухал.

* * *

Побелел и грустит одуванчик.

Знать, пора собираться в дорогу.

Обольщает бесстыдный обманщик

Одуванчиков Господа Бога.

Нет на свете печальнее места,

Да и времени, нет, я серьезно.

Две старушки стоят у подъезда:

Не прогулка, но все-таки — воздух.

А вокруг суета и цветенье,

Происходят события в мире.

И старушки стоят без движенья,

Им до лавочки метра четыре.

* * *

Баба разлеглась и стонет страстно,

Принимая радостную мощь.

Утром завалил столицу властно

Молодой мужчина — летний дождь.

Баба растеклась, блестит от счастья.

Бабе надо много мужиков.

Дождик разбивается на части,

Глупый сын наивных облаков.

Баба улыбнулась, тянет спину.

Все уже забыла — ветра дочь.

Сделал свое дело да и сгинул

Молодой мужчина, летний дождь.

* * *

Успешные люди не ездят в трамваях,

Успешные люди сидят в казино,

Немного на зонах, потом на Гавайях.

О них режиссеры снимают кино.

Успешные люди не знают покоя

В заботах о счастье планеты Земля.

А мы, безуспешное быдло тупое,

Блюем самогоном на стены Кремля.

Успешные люди живут в Подмосковье,

Работают в пыльной и душной Москве.

А мы прожигаем остатки здоровья

С бутылкою лежа в зеленой траве.

Успешные люди на Марс и Венеру

Отправятся скоро. И нам никогда

Они не испортят уже атмосферу.

И сами мы будем себе господа.

И мы перестанем кататься в трамваях

И будем отважно сидеть в казино.

Немного на зонах, потом на Гавайях.

И снимут о нас режиссеры кино.

Поскольку мы тоже не знаем покоя

В заботах о счастье планеты Земля.

А вы, безуспешное быдло тупое,

Не смейте блевать нам на стены Кремля!

* * *

Для чего — и сам не понимаю —

По литературным вечерам

Я хожу и руки пожимаю

Всяким неприятным сволочам.

Всех не приголубишь, не погладишь.

И не угодишь им никогда.

К каждому за столик не присядешь.

Ну и ладно.

Тоже мне беда.

* * *

Б.Б.

Они рвались в наполеоны,

Священной яростью горя.

И бодро клали миллионы

Они за веру и царя.

Они служили государю,

Служили фюреру потом.

И своему народу харю

Давили чистым сапогом.

У них отечество украли,

А ведь они со всей душой…

Они красиво умирали

И убивали хорошо.

Они и плакали красиво,

О бывшей родине скорбя,

Когда уставшая Россия

Их отшвырнула от себя.

Теперь они уже герои,

Теперь они богатыри,

Что штурмовали стены Трои,

А не бандиты-упыри.

В дыму побед и преступлений

Мелькнули люди, годы, жизнь.

Россия встала на колени

И снова верит в миражи.

А дети красных командиров,

Священной яростью горя,

В огромных сталинских квартирах

Поют за веру и царя.

* * *

Где-то возле «Сокола»

Ходят по аллеечке

Девочки Набокова,

С персиками девочки.

Кофточки сиреневы,

Стринги с мокасинами.

Девушки Тургенева

Ходят с апельсинами.

А ночами синими

Как-то одинаковы

С вот такими с дынями

Женщины Бальзаковы.

Годы не наладили

Радости финансовы.

И вокруг с оладьями

Сплошь старухи Хармсовы.

Из цикла «Истринское море»

* * *

А, кстати, в Истре рюмочные есть?

А то я все хожу по ресторанам...

Шикую на Советской, ваша честь,

У Нарсуда за «Судорожным станом».

Из горлышка, взирая свысока

На то как разливается красиво

Извилистая гибкая река.

К тому же у меня с собою пиво.

Не спорю, Истра — милый городок.

Но я люблю болтаться по шалманам.

И что мне ваш веселый «Огонек» —

Я в рюмочной хочу греметь стаканом...

* * *

Сереге Ф.

В Нахабино въезжаем.

Тихо спят

Дома под снегом,

словно в сказке детской.

И Лешково, и Павловский посад...

А значит, скоро Истра.

На Советской

Стоит веселый «Судорожный стан»,

Стоит Ильич,

сидит угрюмый Чехов

У «Огонька», за стайкою путан.

Он к ним давным-давно сюда приехал.

Я тоже был здесь сотню тысяч лет

Тому назад.

В Советском был Союзе...

Пивка на станции.

Автобусный билет.

Деревня Бабкино,

а дальше Гидроузел.

По вечерам упившийся спецназ

Из рыбаков гудит о счастье клева.

Здесь раньше было море,

а сейчас

Сплошной Дом-2,

а также Пугачева.

* * *

Я всегда ухожу от ссоры.

Если только можно уйти.

Я люблю свой маленький город,

Хоть его не спасти.

Я всегда пытаюсь манкировать

И стараюсь не дать ответ.

Я иду по улице Кирова,

Хоть ее уже нет.

Я всегда говорю нечетко

И стараюсь быть ни при чем.

Лучше быть адвокатом черта,

Чем его палачом.

* * *

Я не знаю, как вы,

ну а мы тут живем не в России.

Явно где-то на юге.

Живем, как приезжие, мы.

Я не знаю, как вы,

ну а мы никого не просили,

Чтобы не было больше у нас настоящей зимы.

Я не знаю, как вы,

я не знаю и знать не желаю.