Марат Гельман: «У меня теперь профессия гуманитарного инженера"

Беседовала Диляра Тасбулатова

Марат, вы знаете, какая тема будет у нас – будущее. Что скажете?

О будущем я действительно очень много думаю - и не только в контексте искусства - у меня трое маленьких детей, поневоле задумаешься, что с ними будет, когда … ну, сами понимаете. Но и не только в таком аспекте, конечно. Сейчас я вот что придумал (и сижу думаю об этом более или менее постоянно): профессию гуманитарный инженер, этот как раз и есть профессия будущего.

?!

Не удивляйтесь. Эта профессия напрямую связана с тем, что роль искусства в ближайшее время сильно поменяется. Ну смотрите, я всегда, чтобы свою мысль пояснить, такую аналогию привожу: до середины 19 века фигура ученого и фигура художника были очень похожи. В сущности, два маргинала. Власть их, конечно, бывало, и привечала, но в целом это были одиночки. Один сидит себе в мастерской, а другой в какой-нибудь келье, один картины пишет, другой формулы решает – и всё это понятно только узкому кругу знатоков. А рядом бушует реальная жизнь, где борются за выживание, воюют, собирают хлеб, добывают золото… И вот тут-то и появляется фигура инженера, который, с одной стороны, и этих маргиналов понимает, а с другой он и обыденность понимает прекрасно. И понимает получше их – знает, как бороться за выживание. Социальный такой человек, к тому же инженер, я же говорю. Такие люди давно появились, но массовой эта профессия стала именно в 19 веке, в результате чего мы получили индустриальную революцию: начался прогресс, пошел бизнес, и всё это буквально семимильными шагами. Такие люди, конечно, взялись не из ниоткуда, во все эпохи они были - конструкторы, ремесленники с инженерным глазом, инженеры. Ну вот. А в центре индустриализации, на науке уже основанной, был никто иной как ученый. Который именно в 19 веке из бывшего маргинала превратился в одного из самых главных людей в обществе. И тут же в науку пошли огромные деньги – это ведь доход приносило. Началась конкуренция между корпорациями: прямо как сейчас, когда вся наша жизнь - это и есть бизнес-экономика, которая вертится вокруг науки, ищущей универсального.

Так прошел 20 век? А что будет в 21-м, как думаете? И как сойдутся уже в будущем условный художник и условный инженер?

В 21 веке, постиндустриальном, художник вообще станет центральной фигурой.

Что, серьезно?

Абсолютно. Но для того чтобы это случилось, нужно чтобы появился как раз тот самый гуманитарный инженер, который как раз занимается прагматикой культуры.

Я не совсем понимаю, извините.

Ну, это такой человек, который понимает, как с помощью искусства менять жизнь. Менять пространство, зарабатывать деньги, взрывать общество и прочее. Потому что индустриальный этап привел к нивелированию универсального. Мы живем в мире, где победил технарь, и этот победитель получает всё: если он, скажем, сделал удивительный гаджет, то создатели других гаджетов проиграли, потому что его игрушкой теперь весь мир пользуется. Так вот, в 21 веке, который только начался, выиграет тот, кто на основе этого гаджета создаст уникальный контент. Это потому еще стало возможно, что очень много времени высвободилось – а для того, чтобы такие вещи создавать, нужно как раз время. Когда появились роботы, техника, химия, электроника, наше время высвободилось. Люди стали меньше работать, появилось целых два выходных, большой отпуск, иногда и месяц можно гулять – а время это и есть ресурс. И с этим свободным временем можно работать также, как и с деньгами: время - это капитал. Его можно потратить впустую, а можно инвестировать. Понимаете?

Начинаю догадываться.

В определенном смысле это уже началось и на трех китах стоит – кино, искусство и издательства. Издания книг, например. Три кита таких… Они много приносят экономике.

Больше чем, скажем, сельское хозяйство?

Совершенно верно. Сельское хозяйство – четыре процента, и эта триада – семь!

Ничего себе.

То-то и оно! Смотрите – живут, например, какие-нибудь учителя – в Париже или Урюпинске, не столь важно. И примерно то же самое делают: работают, готовят, спят... Отличаются они только тем, как проводят свое свободное время. Вот за их свободное время художник и борется. Конкуренция уже идет не между отдельными художниками, а, скажем, между городами – кто креативнее, Париж или Берлин?

Или Урюпинск.

Ну а почему нет? Может, и в Урюпинске появится уникум – такой гуманитарный инженер, который поспорит и с Парижем? Поймите, конкуренция идет уже не между корпорациями, пепси или кола, а между городами. Вот этим синтезом я сейчас и занимаюсь. Как и в науке – вместо ученого-одиночки появились целые институты, так и в нашем деле – художник-одиночка начнет с командой осваивать города и территории.

Вы в Перми ведь нечто подобное уже сделали? И вас не поняли…

Ну, неважно… Эксперимент все равно был. Всё равно будущее победит, я в этом совершенно уверен, и победит потому, что что оно технологичнее. Но в Перми так было: мы когда начинали проект, к нам приходили какие-то люди и всё говорили про какой-то там особый пермский менталитет. Господи, куда ни приедешь, всюду свой «менталитет», в Самаре свой, и в Перми тоже, и еще где-то, как будто бы нет единого русского менталитета. Откуда это? Я, конечно, понимаю, что между пермяком и французом есть разница, но она все-таки гораздо меньше, чем между пермяком и его дедушкой. Время важнее места, это один из моих принципов.

Бывает, что – я таких людей много видела – менталитет застревает с опозданием века на три примерно.

Это правда. Мне даже это объяснили – в одном городе могут сосуществовать люди 17-го, 19-го и 21-го веков.

В Перми так и получилось? Много людей века 19-го, потому вам так и не дали довести проект до конца? Я столько читала об этом, как вы там его обустроили, хотела даже поехать посмотреть.

Ну да – собственно, один город от другого отличается как раз в этих в процентах. В одном, например, 70 процентов живет в 17 веке и только три - в 21-м. В Перми так и вышло – в этом и состояла наша ошибка: это бывший промышленный город, город позапрошлого века. А мы взялись строить город 21 века, и людям 19-го в городе 21-го как-то становится некомфортно. Нам объяснили, правда, что делать и как навести мосты. Причем в буквальном смысле – сделать островок 21 века и к нему мост провести.

Так прямо вот наглядно?

Ну да. И мы создали музей современного искусства. И мостики, по которым людей можно переводить из одного времени в другое.

Добровольно?

Ну без насилия, конечно. Думали, что пространство 21 века таким образом постепенно будет естественным образом расширяться, а город - модернизироваться. Для чего, конечно, должны быть точки роста, привлекательные вещи. И в Перми таким мостиком, даже, так скажем, мостищем стал фестиваль. Белые ночи в Перми, куда люди приходили за развлечением, а получали искусство. И вроде пропорции мы сделали идеальные, 40 на 60, ни на градус больше-меньше в ту или иную сторону, прямо как у водки. И люди приходили, попадая буквально в другое время, в будущее. Володя Гурфинкель, режиссер, был ответственный за развлечения, он эту часть делал очень профессионально, а я за отвечал за искусство. В общем, если в городе есть какое-то люди 21 века, да еще и какая-никакая инфраструктура, то уже можно начинать переводить город в 21 век.

Однако все закончилось тем, что на вас телегу накатали… Люди этого самого 21 века. Вместе с охранителями и ревнителями скреп и духовности.

Ну, у нас был план на восемь лет, а получилось на четыре. Не успели, конечно… После 12 года все забыли о модернизации. Началась – да, архаика. Скрепы эти. Сегодня у власти те, кто видит Россию изолированной от остального мира.

Теперь вы живете в Черногории. Расскажите, как вы осваиваете новое для себя пространство – все-таки Черногория по сравнению в Россией маленькая, а здесь вы были первым.

Дело в том, что когда ты находишься в России, то работаешь для России. Когда в Черногории, то работаешь не для Черногории, а для Европы. Черногория, конечно, очень маленькая страна, но у нее есть несколько контекстов – балканский, например. И всё же основной – европейский. Здесь у меня такая экспериментальная площадка, которая состоит из резиденций, галерей. Мы делаем выставки, но в основном я много работаю в Лондоне, Милане, Париже. Я уже как-то здесь обустроился, но понятно, что Марат Гельман в Европе - один из. Не так как было в России, конечно… Зато я как раз занимаюсь тем, о чем вам все время говорил- у меня теперь профессия гуманитарного инженера, вот так. И этим я занимаюсь в основном с русскоязычной публикой, потому что преподавать могу только на русском. языке. Ну а что касается выставок, то здесь я делаю гораздо больше, чем в последнее время в России.

Как жаль… «Мы его теряем»…

Ну да… Но хотя я, казалось бы, потерял свой статус первого, в прошлом году мы с Игорем Цукановым сделали такую выставку, которая была признана лучшей, вошла в топ десяти самых популярных выставок современного искусства в мире. Было несколько тысяч публикаций, 800 тысяч зрителей.

Ничего себе.

Однако с кино, например, не сравнить: там аудитория в миллионы раз больше. Более коммерческое искусство.

Это не совсем так. До недавнего времени Каннский фестиваль, например, был той самой площадкой, где апробировали все новое, авангардное и поисковое. Это был поистине фестиваль будущего. Сейчас уже не так, правда.

Зато по сравнению с литературой у нас нет языкового барьера, ибо наш язык более универсальный.

Это чем-то похоже на кино – Каннский фестиваль и есть выставка достижений мировой интеллектуальной мысли. Как и ваши выставки. Ну и напоследок, коль скоро наше интервью о будущем: что вы думаете о нем еще, помимо того, что, как вы говорите, в будущем будет востребован гуманитарный инженер? Аспектов же много…

И один из них, конечно, состоит в том, что всегда существует опасность этого «футуризма», романтические на него взгляды. Как это было в 17-м, и куда это привело… Хорошо бы, хотя я приверженец его и работаю с ним, чтобы оно нас в тупик не завело. Желаешь добра, а принесешь зло – как в том же 17-м. Такой Фауст наоборот… По поводу будущего у меня три основных посыла: искусство всегда устремлено в будущее (раз); работая, художник всегда взыскивает к будущему (два); у меня маленькие дети, и я все время думаю о них, как мне быть, куда двигаться (три).Ну и возраст, конечно: подходя к шестидесятилетнему рубежу, уже не станешь ввязываться в проект, рассчитанный лет на двадцать. Хотя бы на десять. То есть, так получается, меня больше интересует ближайшее будущее.

Хотя вы как художник (в широком смысле этого слова ) - как бы провозвестник будущего в более широкой перспективе. Спасибо за беседу.